Желтый металл. Девять этюдов - Страница 97

В школе Нестеров рассказал директору и классной руководительнице об аресте матери Нелли Окуневой.

— Ах, как же она будет учиться! — огорчилась руководительница. — Окунева одна из лучших учениц!

Нестеров узнал, что Нелли девочка очень замкнутая, строгая, развитая не по годам и что близких подруг у нее нет. Дисциплина безупречна, по всем предметам отличница. Поэтому школа не интересовалась семьей этой ученицы: считали, что дома эта девочка имеет «все условия».

Нестеров сказал, что разговор о Нелли лучше оставить в секрете, хотя к следственной тайне он отношения не имеет. Его отлично поняли, но директор возразил:

— Дети все равно все узнают.

— Да. Но нужно оказать поддержку девочке.

Его заверили, что так и было бы сделано.

— И без предупреждения, — резковато сказала руководительница.

— Вот это особенно хорошо, — согласился Нестеров.

Классная руководительница догнала Нестерова на улице:

— Простите, одно слово…

— Да?

— Вы могли меня не понять.

— В чем?

— Я неловко выразилась. Мне больно за Нелли, а вам могло показаться, что я нехорошо отношусь к вам.

— Это бывает, — усмехнулся Нестеров.

— Нет же, не потому, — оправдывалась классная руководительница. — Жалко Нелли, — повторила она. — И потом, почему вы подумали, что нам нужно напоминать о таких простых вещах?

— Бывает, что приходится и напоминать, — опять усмехнулся Нестеров. — Мы считаем, что лучше напомнить, чем промолчать.

— Я вас понимаю, извините меня. Я уважаю вашу форму.

— Очень рад. Я тоже очень уважаю нашу форму.

…Вечером Нестерову удалось застать Нелли. Она была не одна. На подоконнике сидел юноша, такой крупный, что сначала он показался Нестерову взрослым мужчиной.

— Мне нужно сказать вам два слова, Нелли, — обратился к девочке Нестеров.

— Она несовершеннолетняя, ее нельзя допрашивать, — сказал юноша.

— А я и не собирался, — добродушно возразил Нестеров. — И не думал даже. Мне хотелось бы знать, что Нелли хочет делать дальше?

— Буду учиться, — ответила Нелли как об очевидной вещи.

— Это хорошо, — согласился Нестеров. — А на что вы будете жить?

Быть может, этот вопрос и обсуждался до прихода Нестерова. Юноша хотел что-то сказать, но Нелли мягко остановила его:

— Не нужно, Серго, подожди минутку, — и ответила Нестерову: — Я буду работать и учиться.

— А вы не думаете поехать к бабушке, к дедушке?

— Я их не считаю родственниками, — сорвалась Нелли. — И никогда туда не поеду!

— А вы сейчас ничего не хотите передать матери на словах?

— Нет. Ничего, — жестко и как-то по-взрослому ответила девочка.

Вот что!.. Лицо семьи начало обрисовываться в представлении Нестерова. На какое-то мгновение он заглянул в душу девочки.

Нелли расстегнула браслет с золотыми часами и протянула их Нестерову.

— Возьмите, пожалуйста, — попросила она. — Это вчера не заметили у меня на руке, а я забыла сказать.

— К сожалению, я не могу их взять, вы уж простите, — извинился Нестеров. — Вы завтра принесите их в управление, я скажу, и там примут.

Он ушел, зная, что должен помочь этой девочке всем, что сейчас в его силах.

2

Леон Ираклиевич Томбадзе не знал, что ему, в сущности, разрешили приехать в С-и на зов его Нины: Нестеров счел преждевременным арест Томбадзе в Н-ке. За Томбадзе следили и взяли его уже на квартире приятеля, того самого возлюбленного Евдокии Грозовой, который дурачил сибирячку под именем «князя Цинандальского».

Данных против Томбадзе не было — только интуиция следователя. Нестеров придал большое значение тому факту, что Окунева послала Томбадзе телеграмму сейчас же после вручения ей повестки на посылку и подписалась вымышленным именем.

Когда Томбадзе доставили в управление милиции, Нестеров, не давая ему опомниться, предъявил заготовленное обвинение в пособничестве Антонине Окуневой по сбыту краденого золота.

Быть может, если следовать классическим приемам, такой ход мог показаться опасным. У Нестерова были и другие ходы наготове, но Томбадзе буквально соблазнил его своим поведением.

Красавец мужчина так перетрусил, был так явно виновен, так лебезил, так дрожал и извивался, что прямое действие напрашивалось само собой.

Томбадзе прочел постановление о предъявленном обвинении, выслушал предупреждение об осведомленности следствия, о том, что его поведение на следствии и степень раскаяния будут учтены судом; и пленительный ювелир вывалил все, что знал. Для приведения в порядок и для записи его показаний потребовались вечер и часть ночи.

Томбадзе назвал очень много имен: одних заказчиков, которым он изготовлял вещи из краденого золота, он назвал больше двадцати и заявил, что на самом деле их было еще больше, но он от волнения не может всех вспомнить. Но он вспомнит, он очень хочет, чтобы его, Томбадзе, не считали преступником, он только заблуждался. Он говорил даже о латунных коронках для зубов.

Томбадзе выдал Магомета Абакарова с его дядей Сулейманом, Брындыка, Абубекира Гадырова и кажара. Рассказал о приезде в С-и Филата Густинова и Петра Грозова, об их золоте — об этом он знал со слов Окуневой. Очень много было сказано о Гаврииле Окуневе. Томбадзе уверял, что он, Томбадзе, помогал (так он выражался) сначала Гавриилу Окуневу, потом Антонине Окуневой лишь в части их дел. Главными были Гавриил Окунев, которого он знает и может уличить, и Александр Окунев, которого он не знает лично, но тоже может уличить со слов жены Окунева.