Желтый металл. Девять этюдов - Страница 91

В «Тружениках моря» Виктор Гюго, рассказывая о спруте, пишет, что ни одна песнь не была бы спета, ни одно гнездо свито, ни одно яйцо снесено, если бы все время была видна злоба, терпеливо ожидающая у нас под ногами…

Нестеров не был романтиком, и все же ощущение непокоя, мрачность, даже какая-то скрываемая им подавленность сопровождали начало работы. Но не разочарование, не упадок. Для этого Нестеров был слишком трезв и практичен. Ему нужно было избавиться, как избавляются дети от молочных зубов, от легковесной идеализации, от продукта школьной вульгарной социологии, заставляющей нас верить в легкость устранения трудностей, в легкость борьбы с пережитками прошлого, будто бы для полного исчезновения всего этого достаточно короткого периода жизни одного поколения.

Человечеству давно известно, что между познающим разумом человека и объективным миром вещей возникают препятствия, заслоняющие и искажающие действительность. Известны капитуляции: считая совершенно невозможным познать мир материи, агностики отрицали само его существование и допускали лишь случайно-индивидуальные ощущения. Действительно, неорганизованное, некритичное мышление может закрыть от нас реально-объективный мир, увести в область, населенную не тем, что есть, а тем, что нам хочется видеть.

Беспощадная критика общественного действия является единственным средством социального прогресса. Вне этого — распад сознания, остановка, мираж бесплотных теней, вращение колес на холостом ходу. И неизбежная кара, беспощадная месть реального мира.

4

А как полковник Турканов относился к своей милицейской службе?

Родился Александр Степанович в 1901 году в провинциальной тиши, в городе, где преобладали дома деревянные, где в центре архитектурно властвовал собор, расположенный рядом со сквером, против губернаторского дома. Конечно, имелись и Московская и Дворянская улицы, а также заречная часть под названием Пески, летний театр и Поповка, про которую был кем-то сочинен стишок:

На Поповке, под горой,
Воздух мрачный и сырой.

Эта провинциальная «тишина», традиционно заготовлявшая осенью запасы овощей на зиму в погребах и набивавшая в начале зимы дровяники, что бывало одним из существеннейших событий жизни скромной городской семьи, следовала за новостями внутренней и международной жизни путем чтения газеты «Русское слово» с содержательными для читательских масс того времени фельетонами «талантливого Александра Амфитеатрова» и «менее талантливого», но считавшегося «более глубоким» Григория Петрова, расстриженного священника, сменившего поповскую рясу и кадило на перо либерального журналиста. Суворинское «Новое время» с его погромно-националистическими выпадами пользовалось меньшим успехом.

В читательских формулярах губернской библиотеки имени Лермонтова первое место твердо занимал Лев Толстой, но за ним — правда, с почтительным интервалом — высовывала голову Вербицкая, кумир мещан, про которую Лев Николаевич однажды сказал, что она «предается половому общению с читателями на страницах своих романов».

В литературе переводной с переменным успехом сражались за первое место Александр Дюма-отец и Конан Дойль в лице Шерлока Холмса.

Но не засыпали на полках ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Некрасов, ни Никитин с Кольцовым. Белинский был в почете. Гоголь всегда находился «на руках». Провинция мыслила, чувствовала, дышала. Происходило зачинание, творение будущего: недаром в семнадцатом году Октябрьская революция была столь единодушно принята на всех улицах провинциальных городов. Но это творение тогда, в девятьсот первом году, внешне так мало было заметно на родине Александра Степановича Турканова.

Год рождения будущего советского полковника не был ознаменован, как помнится старикам, никакими чрезвычайными событиями международной жизни, кроме еще длившейся в том году англо-бурской войны. Вернее сказать, еще длящегося процесса безжалостного методического подавления двух численно крохотных земледельческих южноафриканских республик всей мощью еще свежей Британской империи. Кстати сказать, в этой войне, в скромном унтер-офицерском звании, принимал участие столь известный в дальнейшем Уинстон Черчилль.

Дело этой грязной войны загорелось из-за алмазных и золотых залежей, открытых, к несчастью для буров, на землях их республики и не принесших счастья и «второй стороне» в лице нахлынувших со всего света искателей легкой наживы и десятков тысяч английских солдат, легших под пулями буров.

Сочувствие печати, тихой провинции и всей мыслящей России без различия революционных партий и групп, представленных в те годы малочисленными и только подпольными организациями, находилось на стороне буров, которые подверглись грабительскому несправедливому нападению: тогда понятие агрессии еще не было сформулировано, как в наши дни.

В России этот исторический эпизод оставил весьма популярную песню:

Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне…

Была задета совесть народа, который не плавал в чужие страны, чтобы на кого-то напасть, не воевал из-за золота, не умел составлять балансы на крови.

Годы девятьсот первый и его предшественник — девятисотый прославились позднее.

Молодые люди рождения этих двух тихих лет были самыми юными защитниками юной Республики и завоеваний революции. Это они, послушные зову партии и Ленина, тащили на себе бремя гражданской войны и рассеяли себя в безвестных могилах по территории всей Федерации. Первая перепись показывает резкое падение численности мужчин, явившихся на свет в мирной тиши начала века.