Желтый металл. Девять этюдов - Страница 5

— Ну, чего? — Окунев неторопливо шагал домой в сопровождении Маленьева.

Григорий придерживал Окунева за рукав.

— Слушай сюда, Александр Иванович. Дело не пустяшное. Я, — говорил Маленьев, забыв о Луганове, — тебе пораздобыл металла. Уж перевалило за два кило. Платишь ты по шесть с полтинником.

— Нашел место торговаться, — скороговоркой перебил Окунев.

— Не шебарши! Мы сами можем шебаршить, — возразил Маленьев. — Ты, брат ты мой, голова, сюда слушай, тебе говорю. Не о цене речь.

— О чем же ты?

Они стаяли рядышком и говорили вполголоса.

— Во-от, — продолжал Маленьев. — Металл — он будет, металлу достанем. Давай на пару работать?

— Как это? — удивился Окунев.

— Да так… — И Маленьев изложил свой план. Куда нужно, Маленьев будет ездить. Или, еще лучше, Окунев пусть здесь сидит собирает металл, а он, Маленьев, даже работу бросит. Тем более, он и отпуска еще не использовал. И после отпуска…

Григорий говорил несвязно. Как только он начал излагать свои мысли, его сковало понимание того, что все ни к чему, ничего с Окуневым не выйдет.

— Ты меня мальчиком считаешь? — спросил Окунев. — И куда ты поедешь? Надумался!..

— Зачем? Я дело тебе толкую, — настаивал Маленьев из одного упрямства, понимая, что свалял дурака.

— А пошел ты, знаешь, куда?!. — обозлился Окунев.

— Ты не посылай! — И Маленьев взял Окунева за грудь.

— Прими лапы! — оттолкнул его Окунев.

Они стояли один против другого, как петухи. Оба крепкие и нетрусливого десятка, они выжидали, кто первый ударит.

— Ты еще поплачешь!.. — выдохнул Маленьев. Он владел собой настолько, чтобы не ввязаться в глупую драку, но слов сдержать не смог и пригрозил: — А в тюрьму хочешь?

— С тобой вместе? — спросил Окунев. — Эх ты, тетеря! — И пошел своей дорогой.

Маленьев пристыл к месту. Постоял, постоял и пошел ко двору. Намек на разоблачение был пущен по подсказке Луганова. Разоблачать он, конечно, не собирался. Не только потому, что опасно, что и у самого «рыльце в пушку», — не в характере Григория был подобный образ действий, и сейчас он ощущал нечто вроде стыда за глупую, грубую угрозу, которая под стать лишь босяку-пропойце, а не такому «настоящему» человеку, каким он себя считал. Но слово не воробей…

3

Своим трезво-практичным рассудком соображал Александр Окунев, что Григорий Маленьев «зря набрехал». А все же пущенное занозистое словечко где-то зацепилось лесным клещом за толстую шкуру горного мастера-вора: колоть не кололо, но беспокоило.

Да, осталось этакое досаждающе-назойливое ощущение, зуд нервов и мозга…

И дома Окунев ни с того ни с сего принялся оглядываться. Была у него уемистая палехская шкатулка, не простая, а штучной роскошнейшей работы. На вид хранилась там разная дрянь, с которой почему-то никак не может расстаться неаккуратный человек: письма без всякого значения, записки, записочки от давно оставленных женщин, от случайных приятелей, от жены даже, иные уже многолетней давности, ресторанный счет, — по привычке каждую бумажку совать в карман, а потом в шкатулку, будто бы нет помойной ямы, — собственноручно переписанные откуда-то сентиментальные стишки. Здесь же и собственные покушения на виршеплетство, и несколько тонких листиков с тусклыми оттисками модных романсов, и квитанции на давно полученные адресатами телеграммы и письма, и старые записные книжки, и непарные запонки, и шурупчики, и даже отвертка. Собственные, оставшиеся от удостоверений фотокарточки и несколько женских с посвящениями владельцу шкатулки…

Весь этот хлам перебирался Окуневым не раз и не без определенной мысли. В нем заведомо не было ничего, что могло бы дать даже специально настороженному взгляду ниточку к тайным делам мусорщика. Ни-ни! Сколько-нибудь компрометирующее уничтожалось сразу.

Окунев хранил бумажки с задней, хитренькой мыслью: пусть их, «в случае чего», изымают, пусть-ка попутаются, понастроят карточные домики да помечутся по холодным следам пустых адресов!

Хочешь не хочешь, а горный мастер попривык чувствовать руку, которая может взять его за воротник, и предпринимал для успокоения разные весьма продуманные предосторожности.

Но этим вечером ворох бумажек в шкатулке показался ему заячьим многопутанным вздором. Отложив в сторону стишки, Окунев сгреб все остальное, сунул в печь и, открыв вьюшку, подпалил. А уж коли жечь, то так, чтоб не оставалось следов подозрительного бумажного пепла, — подсунул свой совет неосознанный страх.

Размешав золу, Окунев прошел на половину тестя. Со стариком выпили на сон грядущий по широкому стакану не простой водки, а старки. Повторили, обильно закусывая семгой, икрой, балычками двух сортов. В этом доме только для вида старались жить скромно.

Горный мастер выпил, осмелел и уже был готов посмеяться над собственной трусостью: нашел кого пугаться!..

Смеяться было, к сожалению, не с кем: Филат Густинов, тесть-собутыльник, знал о делах зятя ровно столько, сколько нужно. Многобывалый старик не был охотником лезть в секреты без дела, из простого любопытства. Не к чему, а в случае чего — и опасно.

Окунев, с хохотком пристукнув стаканом, не мог удержаться:

— На проверку-то Маленьев Гришка вышел собакой!

Старик намотал на ус предупреждение, смекнув про себя: не поделили, ясное дело. Но смолчал, даже сделал вид, что недослышал. А зять и не ждал ответа. Не нуждаясь в вечерних пожеланиях так же, как и в утренних приветствиях, они расстались молчком.

Александр заснул, как утонул. Утром же сразу все припомнилось, и горный мастер обозлился не на Маленьева, а на себя. Но ничего с собой поделать не мог.